Ксенофобия в Украине после Майдана: что изменилось?
Конец энтомологии
На протяжении многих лет жизни в Украине я занимался довольно специальными, узкими и, откровенно говоря, мало кому интересными вопросами ксенофобии и преступлений на почве расовой, национальной и религиозной ненависти. Я проводил занудную работу по скрупулезной фиксации фактов расистских преступлений. Я, конечно, полагал и продолжаю считать эти вопросы важными, но с точки зрения приоритетов общества и государства они всегда были маргинальны. В общем-то, объективно я и сам понимал, что проблема расизма и преступлений на почве ненависти отнюдь не относится к самым актуальным в нашей стране. Просто так получилось, что я занимался именно этим. Честно говоря, каждый раз распространяя для СМИ результаты мониторинга за очередной отчетный период, я прекрасно осознавал, что поломанные фашиствующими подростками ребра иностранных студентов и выбитые подментованными гопниками зубы ромов не вызовут у журналистов приступа энтузиазма.
Еще я пристально отслеживал активность украинских ультра-националистов. Я никогда не был склонен к неоправданным обобщениям, и никогда не утверждал, что один государственный язык в Украине или памятник Степану Бандере во Львове, несмотря на всю мою антипатию к этому персонажу, – это фашизм. Но нелепо отрицать, что и в нашей стране были и есть любители вскидывать правую руку в нацистском приветствии. Я вполне адекватно, как мне кажется, отдавал себе отчет в масштабе проблемы. В шутку я сравнивал свою специализацию с энтомологией, исходя из микроскопических размеров объекта исследования (и на «этнологию» похоже). Рассматриваю в микроскоп кружок членистоногих любителей чешуекрылых свастик…
Казалось, так будет всегда. Мои европейские коллеги, занимающиеся изучением правого радикализма, заметно оживились после успеха «Свободы», но меня эта тема не слишком захватила. Уровень насилия на почве ненависти, несмотря на национал-радикальную фракцию в парламенте, продолжал оставаться низким и более того – уменьшался. Собственно же политические дебаты были малоинтересны. Повестку дня определяли не знаковые для ультра-правых вопросы, а проблема противостояния коррумпированному и авторитарному режиму.
В последние полгода ситуация кардинальным образом изменилась. Темы, представлявшие ранее интерес только для узких специалистов, внезапно всплыли на поверхность в качестве, без преувеличения, определяющих повестку дня. Обсуждение (как правило, крайне дилетантское) вопросов фашизма и неонацизма, правого экстремизма и ультра-национализма, ксенофобии и нарушения прав национальных меньшинств заполонило информационное пространство. Эти темы муссируются политиками и теми, кого принято называть «экспертами», в популярных ток-шоу, их внимательно изучают международные организации, их используют дипломатические институты в своих нотах и их эксплуатируют политтехнологи в пропагандистских кампаниях. Конгресс национальных общин Украины, в рамках деятельности которого на протяжении многих лет я осуществлял свою работу по фиксации ксенофобских преступлений, в начале этого года инициировал создание отдельной профессиональной Группы мониторинга прав национальных меньшинств, институционально переведя тем самым это направление на принципиально более высокий уровень.
Любого исследователя всегда радует, когда узкая тема, которой он занимается, становится в центре внимания широкой общественности. К сожалению, у меня в данной конкретной ситуации совершенно нет восторга от того, что то, чем я занимаюсь, стало востребовано обществом.
Думаю, достаточно очевидно, почему так. Но по некоторым причинам, которые, я полагаю, тоже станут ясны по ходу изложения, сначала я все-таки скажу несколько слов о том, как обстояло дело с проблемой ксенофобии в Украине до начала политического кризиса.
RaHoWa на украинских улицах
Этой неблагозвучной англоязычной аббревиатурой пафосного словосочетания «священная расовая война» в молодежных субкультурных неонацистских кругах принято называть насилие по отношению ко всем, кто не нравится, в первую очередь, конечно, внешним фенотипом. «Бои» на этой «войне» выглядят совсем не героически. Среднестатистический «прыжок», как сами «чистильщики улиц» называют свои подвиги – это внезапное групповое нападение на одинокого прохожего, часто – со спины и с применением холодного оружия.
Классические, проживающие на территории нашей страны столетиями «традиционные» национальные меньшинства, как правило, не вызывают у агрессивных подростков вспышек ярости. Сколько-нибудь заметными исключениями из этого общего правила являются разве что ромы, традиционно являющиеся жертвами стигматизации как со стороны социума, так и со стороны правоохранительных органов, и крымские татары, ненависть к которым десятилетиями культивировалась среди значительного сегмента жителей полуострова.
Такие инциденты довольно сложно расследовать (нет предварительной истории отношений жертвы и преступников) и фиксировать. Тем не менее, с 2006 года, когда Конгресс национальных общин Украины, реагируя на все более частые сообщения о подобных преступлениях, развернул системную программу мониторинга, у нас накоплено больше информации о ситуации, чем у кого бы то ни было, включая правоохранительные органы.
Поскольку сегодня мы живем в совершенно ином социально-политическом контексте, и говоря о результатах нашего мониторинга мы рассуждаем, цитируя Бендера (который Остап Ибрагимович), о периоде «до исторического материализма», я ограничусь только краткими количественными данными. Все рассуждения о причинах и прочую лирику я вынесу за скобки как уже давно неактуальные, а вот привести сухую статистику мне представляется важным – думаю, прозорливый читатель уже понимает, почему.
Итак, в 2006 году, когда мы зафиксировали начала роста последовавшей «волны», нашим мониторингом в результате уличных расистских нападений было зафиксировано 14 пострадавших, для двух жертв инциденты закончились летальным исходом. Дальше рост продолжился – в 2007 году нами было задокументировано 88 пострадавших, 6 человек погибли, в 2008 году пострадали восемьдесят четыре человека, погибли шестеро. Реально «гребень» волны преступлений на почве ненависти приходится на начало 2008 года: за первые три месяца была зафиксирована половина всех преступлений на протяжении года, и все случаи с летальным исходом. С апреля 2008 года мы фиксируем продолжительный спад количества расистского насилия – и мне хочется думать, что определенную лепту в улучшение ситуации внесли и мы. Наши усилия по привлечению внимания общества и государства к проблеме не были бесплодными – в тот период Конгресс и другие дружественные неправительственные организации достаточно плотно взаимодействовали по этой проблеме с государственными органами и, что особенно важно, с правоохранительными органами. Это сотрудничество не было идеальным, и у меня осталось масса претензий и к милиции, и к СБУ, но важно, что государство стало прилагать сознательные усилия по улучшению ситуации и в сфере профилактики, и в сфере расследования и наказания.
В 2009 году мы зафиксировали 37 пострадавших и, слава Богу, ни одного убитого. В 2010 году, по нашим данным, был исторический минимум – 18 инцидентов, но к концу года ситуация и динамика ее развития начала меняться. К концу года количество преступлений начало расти, был зафиксирован один случай с летальным исходом. В 2011 году в результате нападений пострадали 54 человека. Среди причин ухудшения ситуации, на мой взгляд, довольно очевидно можно выделить роль государства. После прихода к власти предыдущего президента специальные отделы по борьбе с ксенофобией в структурах МВД и СБУ были ликвидированы. Сотрудничество с неправительственными организациями было решительным образом свернуто. Еще точнее, государство стало создавать свои, «карманные» структуры гражданского общества, имитировавшие поддержку – такие, например, как бутафорский «Общественный совет» при МВД. Это не могло ни сказаться отрицательно на динамике расистских преступлений.
Правда, были и другие факторы. В 2010 – 2012 годах правоохранительные органы развернули широкую кампанию репрессий против национал-радикальных организаций, в которых они видели определенный вызов. Первым был разгромлен «Тризуб», за ним – движение «Патриот Украины» и инициированная им Социал-национальная ассамблея, потом последовала очередь еще более маргинальных и незначительных группировок. Позволю дать себе слегка эмоциональную оценку этим процессам. Персонажи, подвергнувшиеся репрессиями, были мне малоприятны: если консервативный и гомофобный «Тризуб» еще более-менее являлся частью допустимого политического спектра, то почему легально существует откровенно неонацистское и расистское движение «Патриот Украины», руководство которого было замешано во многих преступлениях, мне было непонятно. Однако, в силу каких-то причин, о которых я могу догадываться, но не знаю наверняка, власть начала сажать «патриотов» вовсе не за то, что им, по моему мнению, следовало бы «предъявить», а по сфальсифицированным обвинениям (по крайней мере, в значительной части). Речь идет о «васильковских террористах» и ряде других громких дел, которые общество воспринимает как «политические». В результате, эти персонажи только получили широкую известность и имидж мужественных борцов с ненавидимым народом режимом. Однако уличную активность ультра-националистов власти полицейскими методами на тот момент подавили.
Далее, во время образцово-показательного для предыдущей власти чемпионата «Евро-2012» были задавлены группировки футбольных фанатов, которым, к тому, не могли простить полюбившуюся народным массам речевку «Спасибо жителям Донбасса». Все это обеспечило еще некоторое снижение уровня насилия на почве расовой ненависти, но его временный характер был очевиден. В 2012 году в результате расистских нападений пострадало 19 человек, в 2013 году – 20. И здесь мы уже переходим к актуальным проблемам текущего момента, на которых я вынужден остановиться подробнее.
«Антифашизм» на службе агрессора
С началом массового протестного движения информационный контекст стремительно изменился. Сначала – в рамках пропагандистской кампании бывшей власти, формирующей оппозиции имидж национал-радикальной и ксенофобской, потом уже стараниями российского агитпропа, подхватившего и выведшего на новый уровень эту работу, тема ксенофобии стала активно муссироваться. Сегодня российские СМИ и дипломаты пугают мир разгулом национал-экстремизма и ксенофобии в Украине, и, в частности, оправдывают этим тезисом брутальное вмешательство во внутренние дела страны. Системное и сознательное использование недостоверной, непроверенной, а зачастую – откровенно ложной информации об этих явлениях в Украине является частью массированных информационно-пропагандистских кампаний, сопровождающих вооруженную агрессию против Украины. Псевдомониторинги нарушений прав национальных меньшинств занимают важное место в обосновании оккупации части ее территории. Подобные дезинформационные пропагандистские кампании, направленные на дискредитацию молодой украинской демократии и самой идеи государственного украинского суверенитета и территориальной целостности, осуществляются на системном уровне при поддержке Министерства иностранных дел России и целого ряда щедро финансируемых, в том числе – прямо из российского бюджета, политтехнологических центров. Сведения, которые должны дискредитировать украинскую демократию, широко распространяются агрессором и его агентами влияния в мире.
Вполне естественным со стороны многих украинских общественных деятелей и журналистов стал ответ на эту кампанию, заключающийся в полном отрицании существования проблемы ксенофобии и активности неонацистов у нас в стране. Я не сторонник такой стратегии. Нельзя на ложь отвечать полуправдой. Ксенофобия есть во всех странах, и Украина – не исключение. Неонацистские группы действуют по всей Европе, что мы, хуже других, что ли, не можем себе позволить своих неонацистов?
Лучшим противодействием диффамации и лжи в отношении Украины является не отрицание существования проблемы, а профессиональный сбор, экспертный анализ и оперативное распространение максимально достоверной информации, в том числе – для зарубежной аудитории, журналистов и экспертного сообщества. Собственно, этим в меру скромных сил мы и стараемся заниматься.
Правда, с начала Революции достоинства, а потом – российской агрессии, работа по сбору информации о проявлениях ксенофобии резко усложнилась.
Во-первых, во многих случаях мы подозреваем, но не можем утверждать наверняка, что речь идет о провокациях, а не о естественных проявлениях ксенофобии. Так, по совокупности косвенных данных я подозреваю, что нападения на религиозных евреев в начале года в Киеве были делом рук скорее наемных провокаторов или даже прямо спецслужб, а не искренних неонацистов-антисемитов. Приблизительно то же с могу сказать об осквернении синагоги в Симферополе на следующий день после начала российской оккупации, ряде поджогов синагог, и некоторых других инцидентах. Однако, к сожалению, доказать это сейчас невозможно, поэтому я вынужден просто суммировать данные о подобных инцидентах вместе со всеми остальными.
Во-вторых, и это более серьезная помеха, для учета инцидентов нами была выбрана довольно строгая методология, основанная на тщательной проверке информации, и она просто не приспособлена к ситуации боевых действий и полного хаоса. Даже о многих инцидентах времен Майдана мы имеем только обрывочную информацию. В последние же месяцы мы имеем крайне мало достоверной информации из оккупированного Россией Крыма, и еще меньше – из контролируемых террористами частей Донецкой и Луганской областей. Между тем, в силу идеологической ориентации многих воюющих на территории Украины российских агрессоров и их местных пособников, а также в силу ожесточенного характера боевых действий, инциденты на почве ненависти на оккупированных территориях происходят постоянно. Так, я склонен расценивать два убийства, совершенные оккупантами и их пособниками в Крыму, как произошедшие на почве национальной ненависти – в одном случае речь идет о похищенном «казаками» крымском татарине, в другом – о забитом до смерти местной полицией молодом человеке, разговаривавшем на украинском языке. Однако проверить эти (и многие подобные им, но не закончившиеся столь трагично) инциденты и удостоверить мотив национальной ненависти сегодня не представляется возможным. Оккупационная полиция работает на фальсификацию информации об этих преступлениях. По ее данным, в обоих случаях речь идет о гибели в результате ДТП – несмотря на имеющуюся видеозапись похищения и обстоятельства нахождения тела, в одном случае, и свидетельства очевидцев – в другом.
В любом случае, результаты нашего мониторинга свидетельствуют: вторжение «антифашистов», спасающих, если верить российскому МИДу, русскоязычное население и национальные меньшинства от «бандеровской хунты», привело к резкому росту ксенофобии в нашей стране.
На настоящий момент мы располагаем минимально достаточной достоверной информацией о 25 случаев насилия на почве ненависти в Украине с начала года, 13 – на территории Донбасса и Крыма. Сообщения о многих инцидентах еще находятся в процессе проверки.
Много это или мало? Это, конечно, больше, чем в прошлом году. Впрочем, в контексте ситуации в стране в целом, и с учетом упомянутых выше особенностей текущего момента, это и неудивительно – странно, если б было по-другому. Насилия в обществе вообще стало больше – в конце концов, страна подверглась агрессии, полгода идет война. Но, например, по сравнению с той же Россией, столь обеспокоенной «разгулом неофашизма» и судьбой национальных меньшинств в стране, где пришли к власти оголтелые националисты-бандеровцы – это много или мало?
Ответ, на самом деле, очевиден, но хорошо, когда есть точные сведения, подтверждающие априорные догадки. В России таких преступлений совершается в десять раз больше. Если быть точным, то по данным Информационно-исследовательского центра «Сова», ведущего статистику по соотносимым с нами критериям, в прошлом, 2013 году, в России от расистских нападений пострадали 199 человек, 21 погибли. Согласно сведениям Московского бюро по правам человека, осуществляющего свой мониторинг с менее строгими критериями, речь идет о 205 пострадавших и 25 погибших. Напомню, что в Украине, по нашим данным, в прошлом году в результате расистских нападений пострадало 20 человек.
Конечно, в России больше населения – примерно в три раза. Более того, я осознаю, что и такая линейная пропорция не передает сложных этно-социальных факторов, обуславливающих высокий уровень преступлений на почве ненависти, таких, как этнический состав общества или динамика миграционных процессов. Но, с другой стороны, во сколько раз 20 – 25 погибших больше, чем ноль? В Украине, если не принимать в расчет фактор оккупации, последний раз летальным исходом расистское нападение закончилось в четыре года назад.
Но не принимать его в расчет нельзя. Агрессия произошла, и теперь этот фактор является существенным для развития нашего общества, и еще долго неизбежно будет влиять на наши проблемы.
Информационное противостояние – важнейшая часть «гибридной» войны, которую ведет против нас Россия. Как бы пафосно это ни звучало, эффективное оружие в этом противостоянии только одно – правда.
Источник, 28/08/2014
